Чудь

Чудской священник-хулиган

                                            

     В 1835 году в Чуди появился необычный священнослужитель, отправленный сюда как в ссылку из соседнего села Монакова. Направлен он был вовсе не из благих намерений, а за плохое поведение. Звали его Андрей Целебровский.

     Был он настоящим «бревном в глазу» Благочинного Муромского уезда, который неоднократно его судил. В штрафной ведомости церквей Муромского уезда Целебровский упоминается больше чем кто-либо другой – 10 раз!

  Всё началось с 1816 года – с того момента, когда он только пришел на службу в село Монаково на место умершего священника и отказался платить по обязательствам вдовой попадье. Семья бывшего священника имела четвертую часть доходов от церковной земли, но Целебровский не захотел с ними делиться. От священнослужителя, конечно, ждали другого, за что его и наказали, отправив в Архиерейский дом «на месяц в труды».

    Впрочем, «труды» не повлияли на благородность отца Андрея. На следующий год его судили дважды. Новые хулиганства он начал с отказа крестить младенца, за что и был осуждён. Приходской крестьянин несколько раз звал отца Андрея в дом осмотреть новорожденного, но священник проигнорировал его просьбы, т.к. малыш был «рождён солдаткою». Второй раз – из-за значительных поборов с крестьян и других прихожан «за исправление незаконных треб». Это дело рассматривали по прошению монаковской помещицы Языковой и дали ему «подписного, что смирения требы исправлял непопустительству и повода прихожанам к таковым на себя жалобам не подавал».


 

    В 1822 году одиозный священник Целебровский был снова подвержен штрафу «за чинение им частых отлучек от должности и за неисполнение по оным в Воскресенье и Праздничные дни служения». Однако, по силе Высочайшего Манифеста, а, может, с помощью чего-то свыше был освобожден. Причем, как в этот раз, так и в следующий.

  Спустя 11 лет он совершенствует свои выходки. В 1833 году задумал он поставить на должность просфорницы свою тёщу, чтобы обеспечить свою семью дополнительным доходом. Поэтому взял и «самовольно устранил» работницу, назначенную в церковь по Указу Духовной Консистории. Когда затея Целебровского раскрылась, и его признали виновным, он обозвал Благочинного «вором и грабителем», за что был также «принужден к штрафу 10 рублями ассигнациями, но от оного по силе Высочайшего манифеста освобожден».

    Всё это не остановило отца Андрея от самодурства и разухабистого поведения: он и венчал удельных крестьян без ведома Удельного Приказа, и в питейных домах был частым гостем. За «повенчание» он был оштрафован вместе с причтом по 15 рублей 10 копеек, а за посещение пивных давал подписку, что впредь туда «без законных нужд не войдет». Мало того, расходы, связанные с этими многочисленными штрафами и выпивкой, находчивый отец Целебровский, безусловно, планировал компенсировать за счет своих прихожан, что далее и подтвердилось. 

 

     В 1835 году на священника в очередной раз пожаловался монаковский помещик Языков за притеснение его крестьян. Оказалось, что за исправление треб отец Андрей брал взятки! По итогам рассмотрения этого дела терпение благочинного кончилось, и он и был переведен в Чудь.

    Здесь Целебровский решил изменить свою жизнь. Судили и штрафовали его в Чуди всего лишь один раз, и тот – из-за ошибок в обыскной книге в 1841 году. Вместе с пономарем чудской церкви Николаем Левкоевым они понесли наказание и обязались «подпиской впредь при составлении документов быть осмотрительными». Обязательство своё они выполнили. Последующие проверки показали, что священнослужители «взялись за ум»: обыскные и приходские книги были в порядке, исповедные росписи и копии с метрических книг хранились в целостности. Кроме того, священник Целебровский и пономарь Левкоев решили пустить в Чуди корни: здесь они обзавелись собственными домами – «деревянными, построенными из купленного леса на церковной усадебной земле».

    До наших дней дошёл «Геометрический специальный план части земли полусела Чуди», на котором церковная земля отмечена буквами «Ц.З.», а также упоминается священник Андрей Целебровский (см. 11 и 12 строчки опубликованного ниже документа):

    

    Уволили отца Андрея с церковной службы в 1859 году и отправили за штат из-за глухоты и старости лет. К тому времени ему был 81 год. Муромское уездное казначейство определило ему пенсию размером в 90 рублей в год, и он остался доживать свой век в Чуди, вместе со своей дочерью Марией, ставшей женой нового чудского священника Михаила Зверева.

    Именно зятю Андрея Целебровского – священнику Михаилу Звереву в 1861 году было суждено огласить жителям Чуди Высочайший Манифест от 19 февраля об отмене крепостного права. По сохранившимся воспоминаниям можно воссоздать роль церкви и священнослужителей в этой истории: по Указу Александра II в начале февраля Манифест был разослан по всем приходским церквям, а 19-го именно священники объявили его народу.

    «Вот и наступило, наконец, это грозное, это давно ожидаемое, это чреватое последствиями 19 февраля. Вся площадь перед церковной папертью черна народом. Издали кажется, что это одна сплошная масса серых зипунов, среди которых то здесь, то там краснеет яркий бабий головной платок. Сегодня, как и всегда по праздникам, церковный сторож поджидает на колокольне появления господской коляски, и лишь только она показывается на повороте дороги, колокола начинают звонить. Церковь набита битком: кажется, яблоку негде упасть: но по старой закоренелой привычке вся эта сплошная толпа почтительно расступается перед господами и пропускает их вперед, на их обычное место у правого клироса.

    – Миром Господу помолимся, – провозглашает священник, выходя из алтаря в полном облачении.

    – И Духове твоему, – отвечает хор певчих.

    Вся эта густая, серая, темная масса молится сегодня, как один человек, сосредоточенно, исступленно. Мужики и бабы часто крестятся и кладут земные поклоны. Смуглые, суровые, изборожденные глубокими морщинами лица, как судорогой, сведены напряженностью молитвы и ожидания.

Храм воздыханья, храм печали,

Убогий храм земли моей,

Тяжелее вздохов не слыхали

Ни римский Петр, ни Колизей.

    Но сегодня не вздохи и не стоны слышатся в этом храме. Сегодня в нем, да и не только в нем одном, но и в каждом из многих ста тысяч церквей земли русской возносят к небу такие жаркие, преисполненные бесконечной веры и страстного упования молитвы, какие, может быть, ни разу с тех пор, как земля стоит, не возносились зараз целым стомиллионным народом.

    «Господи, Владыко наш! Смилуешься ли ты над нами? Скорбь наша велика и многолетняя! Будет ли теперь лучше?»

    Что-то скажет царский манифест? До сих пор даже и господам содержание его известно только по слухам. В доподлинности же никто ничего не знает, так как манифесты разосланы священникам, запечатаны казенной печатью, которая будет взломана лишь по окончании обедни.

    От необычайного скучнения черного народа и от множества зажженных свечей в маленькой спертой церкви, несмотря на открытие двери и окна, становится нестерпимо душно. Тяжелый запах потного платья и грязных сапог смешивается с гарью восковых свечей и с благоуханием ладана. Дым кадила синими клубами возносится кверху. Воздуха не хватает; грудь вздымается тяжело и болезненно, и это физическое страдание от затрудненного дыхания, присоединяясь к напряженности ожидания, становится нестерпимой мукой, вызывает чувство безотчетного страха.

    Священник выносит крест. Проходит добрых полчаса, пока все присутствующие успевают к нему приложиться. Кончилось, наконец, прикладывание. Священник на минуту скрывается в алтаре и затем снова появляется на амвоне; в руках у него сверток гербовой бумаги, с которого висит большая казенная печать.

    Глубокий, протяжный вздох проносится по церкви, словно вся толпа вздохнула зараз, одной грудью. Но в эту минуту происходит неожиданное замешательство. Огромное большинство народа, которому не удалось пробраться в церковь, спокойно оставалось на паперти, пока шла обедня, но теперь терпения не хватает. В открытой настежь двери толпа делает дружный и неожиданный натиск вперед, происходит нечто невообразимое. Люди, стоящие впереди, кучами валятся на ступеньки амвона. Крики, ругательства, стоны, визг детей.

    Через несколько минут порядок церкви восстановлен. Снова безмолвная, напряженная, благоговейная тишина. Все слушают жадно, сдерживая дыхание, порой только вырвется глухой, сдавленный свист из груди старика, страдающего одышкой, или заплачет грудное дитя: но мать так поспешно, так испуганно принимается его укачивать, что ребенок смолкает моментально.

    Священник читает медленно, нараспев, растягивая слова, так же, как он читает Евангелие.

    Манифест написан канцелярским, книжным языком. Мужики слушают, не переводя духа, но, как они ни напрягают свои головы, из этой грамоты, решающей для них вопрос – быть или не быть, одни отдельные слова доходят до их понимания. Общий смысл остается для них темным. По мере того как чтение приближается к концу, страстная напряженность их лиц мало-помалу исчезает и заменяется выражением тупого, испуганного недоумения.

    Священник кончил чтение. Мужики все еще не знают наверное, вольные они или нет, и главное, – жгучий, жизненный для них вопрос, – чья теперь земля? Молча, понурив головы, толпа начинает расходиться.

    Господская коляска подвигается шагом среди кучек народа. Мужики раздвигаются перед ней и снимают шапки, но не кланяются, как бывало, в пояс и хранят странное, зловещее молчание».

    После этого события отец Михаил прожил недолго, но жена его Мария Андреевна Зверева, урожденная Целебровская, продолжала владеть в Чуди усадебной церковной землей (1235 квадратных саженей). По добровольному согласию с духовенством, пахотной церковной землей (24 десятины и 2399 квадратных саженей) пользовались крестьяне села Чудь. За это они кормили семью священника, объявившего им об отмене крепостного права. Ежегодно они выдавали Марии Зверевой, её детям (Ивану, Дмитрию и Серафиме Зверевым) и её отцу Андрею Целебровскому «10 четвертей ржи и 5 четвертей пшеницы».

    Многие крестьяне, поняв, что свободными они станут, только если откажутся от своих притязаний на землю, стали покидать Чудь в поисках рабочих мест в города. Тогда-то Чудь и прославилась своими судоводителями и шкиперами, которые уходили в навигацию на реки с весны до осени. Так зарождались целые династии Чудских речников Павлычевых и Загорских. Многие работали на городских промышленных предприятиях, которые начали открываться по всей стране.

     Так, в 1870 году из-за «малого количества приходских людей и ветхости деревянного храма» священническое место в Чуди было закрыто, и церковь во имя Успения Божией Матери с приходом из временнообязанных крестьян господам Засецкому, Колобовой, Розенмейеру, Трубецкой и Черткову и военных была приписана к селу Монакову.

  

    Семья умершего священника села Чуди Михаила Зверева терпела бедствие: крестьян-кормильцев становилось с каждым годом всё меньше и меньше. Ну, а те, кто остались, сами были в долгах, как в шелках. За право пользоваться землей они должны были расплачиваться с бывшими помещиками на протяжении 49 лет! Чтобы прокормить свою семью, Мария Андреевна обратилась за помощью в Духовную Консисторию. В 1871 году съезд Духовенства назначил ей жалованье (6 рублей) и определил на должность просфорницы – в назидание её отцу, который в своё время чуть было не оставил без пропитания овдовевшую попадью.

 Галина Филимонова,  Руслан Филатов

Главное меню

Навигация по сайту

Нет изображений

Узнай, кто в окне?

Сейчас на сайте:

Сейчас 7 гостей и ни одного зарегистрированного пользователя на сайте